Сергей Шнуров — о русском кино, безнадежных проектах и разрыве с Матильдой

Сергей Минаев встретился с лидером группировки «Ленинград» в Москве и за разговорами о судьбе российского кино узнал ответ на самый главный вопрос.

Сергей Минаев: Давай начнем с «Дедпула 2». Как получилось, что твоя песня «Возня в грязи» прозвучала во время титров?

Сергей Шнуров: Это история двухгодичной давности. Когда актер, который играет Дедпула (Райан Рейнолдс. — Esquire) приехал в Россию представлять первый фильм, из каждого утюга х***рила песня «Лабутены» (она же «Экспонат»). По слухам она ему дико понравилась. Он сделал пост в Instagram, адресованный мне, я отреагировал, и так завязался некий межокеанский контакт. И когда выходил «Дедпул 2», команда, которая привозит кино на наш рынок, обратилась ко мне. Насколько я понимаю, в каждой стране так было.

Минаев: То есть они взяли эту песню для восточного рынка.

Шнуров: Да. Более того, эта песня была специально написана по техническому заданию. Заказ как он есть.

Минаев: Ты фильм посмотрел? Понравился?

Шнуров: В связи с пертурбациями в моей личной жизни было немного не до того. Но сегодня я его наконец посмотрю.

Минаев: В этом году в прокат вышел «Я худею», в котором ты снялся. В Instagram ты написал, что это одна из немногих работ, за которые тебе не стыдно. Я понимаю твою самоиронию. А за что тебе стыдно?

Шнуров: За пьяные выходки, в основном.

Минаев: Это понятно. А в творческом плане?

Шнуров: Бесспорно, есть какие-то песни, которые можно было бы «докрутить». Рифмы бывают недоделаны, аранжировки слабоваты. Но я человек импульсивный. Придумал что-то, и мне кажется, что это завершенный проект. Я испытываю эйфорию, и в этой эйфории могу записать песню небрежно.

Минаев: У тебя было два телевизионных проекта. Это «Про любовь» с Софой (журналисткой Софико Шеварднадзе. — Esquire) и «Главный котик страны». Как ты сам себя оцениваешь?

Шнуров: Как ведущего я себя оцениваю на три с минусом. Возможно, это просто не мой формат.

Минаев: Тебе вообще интересно этим заниматься?

Шнуров: Это очень за***исто [муторно] и отнимает кучу времени. Не буду скрывать, это интересно — но только первый сезон. Если бы я до сих пор снимался в регулярной тв-программе, то был бы выжат. Конец прошлого года я вообще не помню. Я был на съемочной площадке и на концертах. Больше меня в мире не существовало.

Минаев: Зачем ты хватаешься за эти проекты? Понятно ведь, что не бедствуешь.

Шнуров: Это топливо для песен.

Минаев: Ты перерабатываешь это в творчество?

Шнуров: В искусство. Творчеством я не занимаюсь. Вот была программа «Про любовь». А потом мы сняли клип «Обезьяна и орел», с теми же людьми, что делали этот проект. И это, бл***ь, доставляло им невероятное удовольствие. Нам всем нужно было отстраниться, выйти из игры, дать волю всепобеждающей иронии.

Минаев: У тебя в последней песне появляется Глюкоза, которой долго нигде не было слышно. Почему она? Как ты вообще выбираешь артистов, с которыми пишешь песни?

Шнуров: Я люблю браться за безнадежные дела. Когда я понимаю: бл***ь, пи***ц, это невозможно! Невозможно вывести Глюкозу на новый виток популярности! Тогда это интересная задача.

Минаев: Ты сам ей предложил? Или она пришла и сказала: «Сереж, я хочу снова быть популярной».

Шнуров: Я давно ей это предлагал. Сначала песню «Сумка». Но тогда эта идея ей показалась дикой.

Минаев: В смысле дикой?

Шнуров: Слишком провокационной, неподходящей для ее образа. Мы приятельствуем с ней уже лет десять. Разговоры о совместной песне всплывали на пьянках время от времени. В итоге появилась песня «Жу-жу». Кстати, с ее мужем мы знакомы со школьной скамьи. Чистяков с невероятной гордостью пишет мне, что «Жу-жу» на первых местах хит-парадов. На что я ему иронично отвечаю: «Наверное, это успех».

Минаев: С кем бы ты никогда не стал записывать песню? Допустим, у тебя к человеку личная неприязнь, но ты понимаешь, что материал будет хороший.

Шнуров: Нет таких. Если мне это нужно, я сделаю.

Минаев: Некоторое время назад ты повесил в Instagram фотографию с Тимуром Бекмакбетовым и подписал что-то вроде «мутим кинишко».

Шнуров: Это обычная провокация. Мы с Тимуром случайно встретились в Германии. Я люблю такие вбросы делать — это дает людям возможность поп***деть, а они это обожают. Ради бога! Хотите поп***деть — вот вам повод.

Минаев: Ты следил за историей с журналистом Бабченко, которого убили, а через сутки он «воскрес»? (Журналист Аркадий Бабченко инсценировал собственное убийство в Киеве в ходе спецоперации СБУ. — Esquire).

Шнуров: Мельком.

Минаев: Что ты об этом думаешь?

Шнуров: Думаю, мы наблюдали чудо.

Минаев: То есть теперь их двое: Иисус и он?

Шнуров: Да.

Минаев: Я человек циничный, но есть же какие-то границы. Теперь каждый раз, когда кого-то убьют, мы будем говорить: «Давайте подождем еще пару дней, может, оживет». Последние ориентиры теряются. Как у Ги Дебора в «Обществе спектакля».

Шнуров: Я бы сказал, что это не общество спектакля, а общество сериала. А в том, что эта история девальвировала некролог, я не вижу ничего плохого.

Минаев: Даже не некролог, а любой факт девальвируется, по умолчанию подвергается сомнению.

Шнуров: Факт девальвировался давным-давно. Тем более, что все факты мы черпаем из медиа-пространства. Что есть факт? Карикатура? Фотошоп? Невозможно отделить одно от другого. Жизнь протекает в телефоне, в мутной медиа-воде, и нет никаких ориентиров.

Минаев: Меня лайкают — значит, я существую?

Шнуров: Нет, не так. Я комментирую — значит, я существую!

Минаев: У тебя был пост о популярности в Instagram. Если ваш рейтинг падает — заведите котенка. Если он снова упадет — заведите ребенка и так далее. Как ты сам измеряешь уровень своей популярности? Кроме количества проданных билетов на шоу.

Шнуров: Замеры не так важны. Нужно производить популярность, а не замерять.

Минаев: Чем для тебя Instagram является в данном случае? Собственным ТВ-шоу?

Шнуров: Когда как. Телевизионным шоу, сериалом, инструментом для провокации или манипуляции, рекламной площадкой. Это мой медиа-ресурс.

Минаев: Для тебя существуют какие-то рамки? Когда ты думаешь: «На это я точно не пойду, это уже слишком!»

Шнуров: Конечно, есть. У меня есть четкое представление о себе, и существуют вещи, на которые я не пойду.

Минаев: Ты на днях очень трогательно написал про комедию дель арте, про паяцев, про Пьеро. Кем ты сам себя в комедии масок ощущаешь?

Шнуров: Я вижу «Ленинград» как некое площадное искусство, народный театр, скоморошество, где главный герой — Петрушка. Он непредсказуем. В антитезе «Пьеро и Арлекин» он существует где-то посередине.

Минаев: В прошлом году в интервью Esquire ты сказал, что в стране многое изменится, если мы прекратим слово «х***» заменять отточием. Ты вообще считаешь русских людей искренними?

Шнуров: Я с трудом подхожу к таким обобщениям, как «русские люди».

Минаев: Почему?

Шнуров: Потому что кто есть русские люди?

Минаев: Общность людей, проживающая на этой территории.

Шнуров: Я бы сказал, что это люди, думающие на русском языке. Представляешь, сколько темпераментов мы охватываем, вводя эту категорию? Говоря, что у национальности есть общий характер, мы сваливаемся в XVIII век и начинаем думать парадигмами.

Минаев: Ты считаешь, сегодня у нации нет национальной черты?

Шнуров: Я говорю, что эти размышления — плоды эпохи романтизма. Определение характера нации — это все XVIII век. А сейчас XXI. Время виртуализации, медиации, много чего еще. Посмотри, как люди одеваются, как говорят, как двигаются. Посмотри, как танцует наша молодежь — не отличишь от американцев.

Минаев: Ты считаешь, от этого они перестают быть русскими?

Шнуров: Нет, они думают на русском языке. Но мы сейчас скатимся в психолингвистику, а это спорно — утверждать, что язык порождает мировоззрение. Спорно потому, что сейчас язык претерпевает мощнейшие изменения. В нем много заимствований. Молодежь говорит на каком-то эсперанто. Невозможно сейчас зафиксировать русский характер в определенной точке и сказать: вот, это он и есть!

Минаев: Ты смотрел фильм «Лето»?

Шнуров: Нет.

Минаев: Тогда вопрос про Науменко я задавать не буду.

Шнуров: Почему? Я обожаю Науменко.

Минаев: Ты знаешь, что его сыграл Рома Зверь?

Шнуров: Когда я услышал об этом, я, конечно, ох***л. Но почему бы и нет? Как это снято, я не видел, сценарий не читал, поэтому осуждать не имею права.

Минаев: Я разговаривал с Ильей Стюартом (продюсер «Лета». — Esquire). Он сказал: это история про русский рок, про перестройку, про Питер, европейцам будет трудно ее понять. И так получилось, что на следующий день у меня было интервью с Робертом Макки, который написал «Историю на миллион долларов». Я ему рассказал про фильм «Лето», про особенности русской души, на что он попросил выключить диктофон и произнес: «Вы так любите поп***деть об этой русской душе. Вы на моих лекциях учитесь, а я учился на Станиславском. Может, вам надо не ныть о русской душе, а снимать получше?»

Шнуров: Мне кажется, русское кино сейчас находится в парадигме XX века. Мы разговариваем сами с собой, пытаясь ответить Голливуду. Это полная х***ня, разговор с пустотой. Тот же Звягинцев: если оценивать его фильм как высказывание — это круто. Но его киноязык — это ХХ век, хоть ты е***нись. Сними он что-то похожее на «Бердмена» (фильм Алехандро Иньяритту 2014 года. — Esquire), я бы на каждом углу кричал, что он гений.

Минаев: Есть такая точка зрения: американцы, например, не боятся идти до конца в драматургии. Они могут говорить о любых вещах: о трансгендерах, о больных СПИДом, о матери, которая продала детей. А мы боимся. Поэтому наше кино получается неискренним и никто не хочет его смотреть.

Шнуров: Когда я говорил о том, что нужно перестать искать эвфемизмы, писать через точки слово «х***», я это и имел в виду. Пора открыть глаза и признать, что слово «х***» существует. Но с кино другая проблема. Кино — вещь технологичная. Кино — один из маркеров экономики. Не может экономически слабая страна создавать ох***тельное кино. Если только это не Италия. (Смеется.)

Минаев: А музыку может эта страна создавать?

Шнуров: Сейчас уже нет.

Минаев: А когда могла?

Шнуров: Во времена Ленинградского рок-клуба, когда техническое отставание было не столь очевидно. И привезенная каким-нибудь морячком драм-машина могла сделать альбом «Группа крови». Организовать его звуковое пространство, я имею в виду.

Минаев: Прости мне это хамство, но ведь по сравнению с Западом было вторично. Уже были The Smiths и The Cure.

Шнуров: Я считаю, эта музыка была манифестом. Мы идем на Запад, мы принадлежим западной культуре. Пусть порой мы выглядим провинциально, звучим несколько заимствовано. Но мы часть этой культуры. Ленинградский рок-клуб был порожден большой идеей. Которая, как мы помним, за считанные дни смела большую идею социализма.

Минаев: Ты писал недавно, что твоей жизни значительную роль играли музы. Это фигура речи? Или женщины действительно были одним из факторов, которые тебя направляли?

Шнуров: Ну послушай песни. Конечно же, да! У меня очень много действительно лирических вещей, причем на первом же альбоме. Кати, Лели эти бесконечные. Женская тема из «Ленинграда» так и сочится.

Минаев: То есть в нынешнем твоем состоянии, исходя из этой логики, ты должен выдать шедевр.

Шнуров: Думаю, да.

Минаев: Ты придерживаешься мнения, что художник должен страдать?

Шнуров: Временами. Если страдать всегда, ты не сможешь пользоваться тем аналитическим аппаратом, который позволяет делать что-то действительно качественное, классное и цепляющее.

Минаев: Когда мы говорили с тобой год назад, ты сказал: «Матильда не сделала меня лучше, она меня просто спасла». Сейчас вы решили развестись. Что произошло за эти 12 месяцев?

Шнуров: Столько всего, что можно книгу написать.

Минаев: Чувствуешь себя виноватым в разводе?

Шнуров: Экзистенциальное чувство вины присуще любому человеку.

Минаев: Озлобленные читательницы пишут тебе в комментариях — «доб***довался». Причина в этом?

Шнуров: К сожалению, нет.

Минаев: Матильда ушла от тебя?

Шнуров: К сожалению, да.

Минаев: Ты как-то пытался эту чашку склеить? Вернуть отношения?

Шнуров: Да, но бесполезно клеить чашку, если женщина задумала стащить весь сервиз.

Минаев: К кому же можно уйти от Шнура?

Шнуров: Да сам голову сломал.

Минаев: Я хотел бы закончить разговор на политической ноте. Многие наши с тобой общие знакомые в этом году прошли через выбор. Ты когда-нибудь говорил себе: «Я артист и знаю, что такое популизм и что такое манифест. Пойду-ка я в политику»?

Шнуров: Меня тянули в политику, но мне не нравится жанр и костюмы. Это не мое шоу. Как и катание на коньках. Есть специально обученные люди, которые катаются на коньках. Я ох***тельный акробат, но бл***ь, пусть каждый занимается своим делом.

Источник